Источник книга "Письма с войны".
Под редакцией Е. Н. Чудиновских, директора КОГБУ «Государственный архив социально-политической истории Кировской области»
Составители: В. С. Жаравин, Л. Г. Попцова, П. А. Чемоданов

Эти письма важны и интересны, как год жизни одного человека.

ГРЯЗНЫХ ИВАН ПАВЛОВИЧ (1908–1942)
2 июля 1941 г.
Поля! Получил сейчас твою телеграмму. Дал тебе ответ телеграфом, что отправляй детей эшелоном (детским) вглубь страны. Если отправить детей к вам на Родину, там у вас ничего нет, ни кола, ни двора. Где там они устроят детей, как устроят их питание? С питанием очень плохо. К тому же мать у тебя очень слабая: заболеет, ребята останутся беспризорными. И далеко от железной дороги, и вообще далеко отсюда в случае, если тебе понадобится к ним съездить. И потом, зачем хочет твоя мать уезжать из Ораниенбаума? Что у неё есть в деревне? Как она уж так смерти боится? А зачем хочет уезжать Анна?
Ей же, по-моему, больше хватит работы ближе к фронту, а не уезжать куда-то. В общем, мне это совершенно не понятно, но дело, конечно, их, но я бы не советовал ни которой из них уезжать. Даже Анна, вероятно, могла бы устроиться в сопровождающие к детям в эшелон, в котором поедут наши дети. В общем, Поля, не впадайте в панику, делай всё благоразумно, не торопись в принятии решения. Я чувствую по твоей телеграмме, что ты очень встревожена и страшно переживаешь. Будь спокойна, отправь детей, об них не скучай, дети будут под постоянным присмотром. Я думал даже, что, может быть, лучше отправить их к матери Степанова8 в Кировскую область, но это возможно только с тобой. Ну а я чувствую, что ты хочешь остаться, чтобы быть поближе ко мне. Но самое главное, Поля, не волнуйся, будь спокойнее. В отношении меня тоже, Поля, не волнуйся. Сейчас время военное, может быть, меня отсюда бросят куда-нибудь в другое место. Может быть, долго не увидимся. Ты вздумаешь ехать к детям, комнату и вещи не на кого будет оставить. Если же останется твоя мать в Ораниенбауме, то ты сможешь оставить все на неё, дать ей денег, и пусть она живёт. И с той стороны лучше ей не ездить в деревню. Если же она уедет, то никакой речи об её вторичном приезде к нам уже не будет. Так её и предупреди. Пусть они забудут о своей деревне. Где они живут и где они работают, там у них и дом. Ну вот пока и всё. Крепко целую тебя, Поля, и наших детей Вову, Васю и Валечку. Не беспокойся, мы ещё увидимся и жить будем. Будь спокойна. Ваня.
...
12 июля 1941 г. Здравствуй, Поля! Сегодня получил твою телеграмму. Знаю, Поля, что ты волнуешься, но делать нечего. Сейчас сама знаешь, что бросить могут куда угодно. Так что сильно не волнуйся, будь спокойна, сиди с детьми. Сейчас точно еще не знаю, но очень большая возможность попасть на Чёрное море. Я и Николахин прилагаем все свои усилия к тому, чтобы попасть снова к Усачёву. Но на сегодня надежда у нас на это очень плохая. Но, во всяком случае, еще есть небольшая зацепка, что мы не взяли много обмундирования, нет аттестатов и т. д. Ну, будущее покажет, как сложится обстановка. Если придется лететь на Чёрное море, напишу сразу. Когда ты поедешь в Вейно9 получать зарплату (я в предыдущем письме послал тебе доверенность), забери, Поля, оттуда все мои вещи в Ораниенбаум, там ничего не оставляй. Книги оставь, не вози, тебе тяжело будет с ними таскаться. Только посмотри там наиболее ценное. Может быть, в них что вложено. Не скучай, Поля, будь бодрой. Я тоже по тебе и детям скучаю. Я хотя тебе письма пишу, и ты их получаешь и читаешь, а я от тебя не получил ни одной строчки, кроме телеграмм. К тому же, с тобой и дети, так что ты находишься даже в лучших условиях, чем я. Что ты сейчас вместе с детьми, этот факт для меня очень действует успокаивающе. Было бы много хуже, если бы дети были порознь от тебя. Самое главное, Поля, будь спокойна, уверена, следи за детьми. В случае эвакуации, эвакуируйся вместе с детьми (но я думаю, что до этого не дойдет). А моё дело, Поля, сама знаешь какое—бить врага или на юге, или на Балтике. Вот и всё, пока, Полюшка. Целую тебя, Вову, Васю и Валечку. Всего вам хорошего. Ваня.
Я отсюда выеду, вероятно, числа около 17-го [июля 1941 г.]
...
16 июля 1941 г., Москва Здравствуй, Поля! Пишу тебе из Москвы. Вчера приехал сюда, сегодня уезжаю обратно. И завтра рано утром улетаю на юг. Сегодня ночь почти не спал, устал. Ходьба по большим и важным учреждениям, оказывается, дело нелегкое. Как видишь, неожиданно дело повернулось, так что я с вами тогда расстался, оказывается, не на короткий срок. Но ничего, самое главное— это только бы вы остались живы. О вас я сильно беспокоюсь, но делать нечего. В отношении отъезда с детьми. Если вздумаешь, уезжай, может быть, неплохо и в Забелино10. Решай на месте сама. Вещи не жалей. Часть, которые получше, конечно, забери, а остальные закрой в квартире. В общем, тебе на месте виднее. Ну пока, всего вам хорошего. Целую тебя и детей. Писем от тебя пока ещё не получил ни одного. Ваня.

...
20 июля 1941 г. Добрый день, Поля! Вчера вечером получил от тебя молнию-телеграмму. Когда узнал, что мне на заводе есть телеграмма, бегом побежал. Очень рад, что всё у вас в порядке и все вы здоровы. Удивляюсь, почему я не получил от тебя ни одного письма. Николахин тоже не получал писем из Вейно, и поэтому, Поля, напиши в своём письме, куда уехала его жена из Вейно. Он очень беспокоится, потому что ничего не знает про неё, и просил меня, чтобы я написал тебе об этом. Может быть, твоё письмо как-нибудь и дойдёт. Наскучило жить здесь страшно. Сейчас уже работы особенной нет, времени свободного больше. Сидим и ожидаем у моря погоды для трейлера, а погода, как назло, совершенно испортилась. И вот, как видишь, сегодня уже 20-е июля, а мы всё на одном месте. Я из дому захватил книжонку на немецком языке, и мы с Николахиным от нечего делать начали читать её вдвоем. Он тоже немножко знает немецкий язык. Живём вообще рядом с библиотекой, но читать книги из художественной литературы сейчас совершенно невозможно— слишком чувствуется дыхание войны. Но ясно, что здесь мы пробудем недолго, можем сняться с места каждую минуту.
Очень охота знать, Поля, побольше, как ты живёшь, ходишь ли дежурить, учитесь ли стрелять из боевой винтовки,—всё это в настоящее время так необходимо даже женщинам. В телеграмме всё это не напишешь, а письма, как назло, я не получаю. Ну ничего, Полюшка, я в тебе уверен, будь уверена во мне. Не беспокойся, не горюй, будет время, опять увидимся, всё узнаем в своё время. Целую тебя крепко-крепко! Ваня.
...
Письмо Ивана Павловича Грязных Наталье Андреевне Степановой, матери друга, в п. Мурыгино Медянского района Кировской области 31 июля 1941 г.

Здравствуйте, Наталья Андреевна! Я в настоящее время не имею письменной связи со своей семьей, оторвался и совсем не знаю, где они находятся. Поля дней двадцать тому назад писала мне, что она хочет с детьми эвакуироваться к Вам. После этого я переехал на другое место, она нового моего адреса не знает. Я послал ей по старому адресу открытку, но не уверен, что открытка её захватит ещё на месте, и потому пишу Вам. Пожалуйста, сообщите, приехала моя семья к Вам или нет. С приветом к Вам. Грязных И.П. Обратный адрес: Черноморский флот. п/ст 1135. п/ящ № 50.

...

Письма Ивана Павловича Грязных жене Пелагее Александровне в г. Ораниенбаум Ленинградской области.
1 августа 1941 г. Здравствуй, Поля! Пишу тебе по старому адресу, потому что думаю, что письмо ещё захватит тебя в Ораниенбауме. Несколько дней назад посылал тебе по этому же адресу телеграмму и открытку. Открытку послал на всякий случай и Наталье Андреевне, если ты успела переехать уже туда. Здесь на новом месте пока ничего не делаю. Сидим вместе с Николахиным с утра до вечера в части, ничего не делаем, конечно, не по нашей вине. Страшно надоела эта оторванность от нашей части, совершенно ненужная и случайная. От нечего делать изредка купаемся и начинаем снова нажимать на немецкий язык. Почему нам в действующем флоте делать нечего? Если встретимся с тобой, Поля, тогда расскажу, а в письме писать нельзя. Здесь нахожусь с 28 июля. Когда будет конец нашим мытарствам, не знаю. Со своей стороны мы принимаем меры, но часто приходится убеждаться, что «выше себя не прыгнешь». Приходится просто набираться терпения и ждать. Часто вспоминаю тебя и детей. Как вы тут живёте? Может быть уже и в живых нет, ничего не знаю, или уже переехали в Киров к Наталье Андреевне. Ну, ладно, Поля, зря из-за моих переживаний не расстраивайся, будь спокойна и выдержанна, смотри за детьми. Очень хотел бы я получить от тебя хотя [бы] одно письмо, но никак получить не могу. Приходится снова и снова ждать и ждать. Ну, ладно, подожду, Поля, думаю, что ты всё-таки мне напишешь. Очень жду. Деньги пока ещё есть, бельё сильно износил, одну пару, есть ещё одна. Здоровье пока в порядке, чувствую себя хорошо. Ну вот, пока, Полюшка, и всё. Желаю тебе и детям всего хорошего, крепко целую и тебя, и детей Вову, Васю и Валечку. Если будешь посылать письмо, пусть они посылают свои рисунки. В фонд обороны страны можешь отдать все облигации, если не жалеешь. Я со своей стороны ничего не имею против, даю этот вопрос на твоё усмотрение. Знай, Поля, что если будем живы, всё у нас будет снова, если нет, ничего не понадобится. Ну смотри сама, на месте тебе виднее. Ваня.

...

16 августа 1941 г., г. Севастополь Здравствуй, Поля! Я прилетел на несколько дней в командировку в Севастополь, зашёл в секретную часть штаба ВВС и там наткнулся на твои письма. Получил сразу 4 письма. Очень сильно обрадовался. Но плохо, Поля, только то, что ты не пишешь, когда выедешь из Ораниенбаума. Твоё последнее письмо писано 3 августа, а сейчас 18 августа. В результате, я снова не знаю, или ты с детьми в дороге, или в Кирове, или в Ораниенбауме. И не знаю, куда писать. На всякий случай тебе пишу в Киров. Послал через Наталью Андреевну 500 рублей. Как приедешь в Киров, деньги будут, а потом постараюсь послать ещё до тех пор, пока получу здесь аттестаты. И тогда устрою так, что ты будешь получать деньги в Кирове. А пока аттестаты затребовали, и до этого времени, Поля, тебе необходимо как-нибудь протянуть. А сейчас я только с 15 августа начал получать деньги авансом. До этого времени совсем не получал. С 24 июля и по 14 августа я от тебя никаких известий не получал и потому не знал, где ты. И поэтому никак в голову не приходило, что ты ещё в Ораниенбауме и могла ещё получать мою зарплату. Только надо было послать тебе доверенность. Знаю, что ты пишешь мне уже по новому адресу и меня, наверное, ожидают более свежие известия о тебе в Керчи, а потому мне очень здесь не сидится. Но придётся сидеть не меньше, чем до 18–19 августа. Поля! В отношении п. в.,* о чём ты пишешь, будь спокойна и уверена. По-моему, уже достаточно и тех переживаний, которые были. Храни детей и себя. Если сможешь, устройся работать, работай. Сюда, конечно, приехать вам (тебе и детям) нельзя, отсюда происходит эвакуация. Ну, вот и всё, пока. Полюшка, пишу просто у себя на колене, поэтому так все буквы прыгают. Спим в клубе, столов нет. Проклинаю все эти командировки. И они ещё не кончились—вот в чём беда. А поэтому, Полюшка, не расстраивайся, если иногда долго не получаешь от меня известий. Не живу на одном месте, и твои письма тоже не получаю и получаю с опозданием, и не все. Крепко целую тебя и детей. Пиши, пока адрес тот же, что на конверте. Письма сестры Веры и Коли, которые ты послала, я получил. Ваня.

...
Письма Ивана Павловича Грязных с фронта жене Пелагее Александровне в п. Мурыгино Медянского района Кировской области.

4 сентября 1941 г. Здравствуй, Поля! Вчера получил посылку, пришла очень кстати, потому что белья, почти обе пары, истрепались, а носки износились ещё раньше. Был в командировке в Керчи и там получил твою открытку от 16 августа с дороги и открытку и письмо, писанные раньше. Из Керчи же тебе послал 500 рублей (и раньше через Степанову послал 500 рублей, и на твоё имя в Киров 1000 рублей). Так что деньги, если ты их получишь, у тебя на первое время будут (всего 2000 рублей). Аттестатов ещё не получил.
Живу пока хорошо, но настроение паршивое: вторично болею ангиной. Ложиться в лазарет, конечно, не из-за чего, работаю, но из-за этого головные боли, вялость, раздражительность и т. д. Фашистов пока, Поля, ещё не бил, похвастаться не могу. Когда буду бить, напишу, а это будет не через долгое время. Ну, пока на этом, Поля, прерываю. Письмоносец как раз относит почту, и охота послать вместе с ним, чтобы быстрее ушло. Целую тебя и всех детей! Ваня

...

21 сентября 1941 г. Здравствуй, Поля! Получил от тебя вчера письмо от 5 сентября, а еще раньше твою телеграмму. Карточку получил тоже. Извини за то, что не писал тебе целых девять дней. Летаю я не с Николахиным и не с Андреевым, а с известным летчиком Сухомлиным11. Андреев здесь же, а Николахин в Ейске12, со мной же на самолете Назаров13 . Сейчас я знаю, что вы живёте с деньгами из письма и из телеграммы. Но тебе я послал не 1500, а 2000 рублей, о чём писал тебе раньше. У меня лично деньги пока есть. Посылку твою тоже получил. В общем, живу нормально. Крепко целую тебя, Вову, Васю и Валечку. Пусть Вова учится лучше. Адрес: Черноморский флот, ВМПС 1107. П/ящ. 331. Ваня.
...
[30] сентября 1941 г. Здравствуй, Поля! Вчера утром получил от тебя открытку и письма от 11 и 12 сентября, а вечером привезли из Керчи восемь твоих открыток и телеграмму на моё имя! Лучше поздно, чем никогда (приходится вспоминать пословицы)! Так что, Поля, ни одно твоё письмецо, думаю, что не пропало. Твоё последнее письмо шло 18 суток, так что, как видишь, Полюшка, по не зависящим от нас обстоятельствам наши письма иногда идут не так быстро, как бы нам хотелось. А поэтому, когда ты не получаешь писем, то делай отсюда вывод, что необязательно я погиб, а просто по разным причинам [произошла] задержка или пропажа писем в пути. И потом, Поля, в настоящее время нужно быть особенно терпеливым и спокойным. Не надо делать быстрых и преждевременных решений и выводов, потому что, сама знаешь, что обстановка, которую переживает вся наша страна, очень сложная. И надо знать, что теперешний период времени никак нельзя сравнивать с мирной жизнью. Как бы нам с тобой ни хотелось как можно скорее увидеться, приходится набраться терпения и ждать. Верно? Надо ждать более лучших времен. Поля! Как я рад всем твоим письмам. Перечитываю несколько раз твои письма. Особенно те места, в которых ты пишешь, что ты ходишь косить сено, помогать Степановым. И Вася, и Валечка ходят с тобой собирать грибы, ягоды и черемуху. Как бы я хотел посмотреть вас всех в этой обстановке. Ну, ладно, когда-нибудь увидимся. Я очень рад, что ты поправляешься и можешь работать. И рад, что дети здоровы и ходят с тобой на сенокос, что вы все пока в безопасности. В отношении моей учёбы в Академии пока ничего не знаю, ничего не известно, но постараюсь узнать. В свободное время продолжаю заниматься немецким языком, потому что других учебников не имею. Ну, пока, всего вам всем хорошего. Живите лучше. Привет бабушке, Анне и Степановым. Крепко целую тебя, Вову, Васю и Валечку. В отношении Степанова Сергея ничего не слышал. Ваня.

...

10 октября 1941 г. Здравствуй, Поля! Получил сейчас твою посылку: меховой комбинезон и унты. Я тебе раньше писал, что можешь не посылать, потому что я их уже получил. Но раз послала, то хорошо, здесь они пригодятся. Сейчас уже стало и здесь холодно. В последний полёт и в реглане замерз. И сейчас пишу тебе письмо, а сижу уже в комнате в реглане. Распух весь нос от насморка. Всё это временное явление и исключительно от своей небрежности к себе. Но всё это ничего, Поля, нос пройдёт, сам я здоров. Ты меня спрашивала в письме, с кем я летаю. Из наших ребят только Назаров вместе со мной, а лётчики из других частей. С нами летает Сухомлин и Козлов14. Козлов — старый полярный лётчик, бывал на Северном полюсе, когда везли Папанина15 с экспедицией, трижды орденоносец. В общем, народ неплохой. Думаю, что и немцев бьём неплохо, а впредь будем стараться бить много лучше. Николахин от нас немного оторвался, в другой части, а Андреев здесь же с нами летает. Я тебе посылал в одном из последних писем доверенность на получение моей зарплаты. Если её тебе выдавать не будут, то постарайся выслать его [аттестат] мне. Посылай заказным письмом. В отношении Академии ты оказалась права. Пока что моей Академией на первое время будет продолжать бить наглых захватчиков, а когда выгоним их отсюда с нашей советской земли, тогда можно будет подумать об учёбе (о дальнейшей учёбе). А пока что ясно, не учёба в классах должна быть на первом плане у каждого советского гражданина, тем более у военного человека Красной Армии. Ну, вот пока и всё, Полюшка, обо мне и моей работе. В случае, если буду переезжать в другое место, что я ожидаю в скором будущем, дам тебе телеграмму. Жди другой адрес. Ну, вот и всё. Передай привет семье Степановых, Анне и бабушке. Жду встречи с тобой, крепко целую тебя и детей! Пиши, как вы все живёте, как Валечка, Вася и Вова. Ваня.

...

19 октября 1941 г., Москва Здравствуй, Поля! Прилетел в командировку в Москву, рассчитывал, что здесь пробуду долго, дней 10. И хотел дать тебе телеграмму, чтобы ты приехала ко мне хотя бы на 2–3 дня. Прилетел вчера вечером, а завтра утром обратно, так что все мои планы рухнули. Увидеться нам с тобой не пришлось в этот раз. Ну, ничего, Полюшка, не горюй, не расстраивайся, увидимся немного позднее. Как буду в Севастополе, сразу дам тебе телеграфом новый адрес, потому что я перевожусь в другое место. Выезжать тебе ко мне, пожалуй, Поля, не следует, потому что очень возможно, что тебе меня в связи с переходом с места на место не найти. К тому же и езда по железным дорогам сейчас, сама можешь понимать, какая. С твоим, Поля, здоровьем, ты окончательно можешь сгубить себя. Так что, Полюшка, пока до более лучшего момента не выезжай. Да к тому же и детей оставлять на твою мать, уже старую и больную, тоже не особенно будет надежно. Будь спокойна, не горюй, ты живешь даже лучше меня в том отношении, что у тебя (с тобой) все дети, а у меня ни тебя, ни детей. Поживём— увидим. Как можно будет [встретиться], или ты приедешь ко мне, или я каким-нибудь случаем смогу приехать. Сейчас тебе послал 500 рублей, сколько мог. Взял даже от ребят взаймы, потому что отсюда деньги к тебе придут очень быстро. 10 октября послал тебе из Севастополя 1000 рублей. За октябрь зарплату ещё не получил. Комбинезон и унты получил давно. Живу, пока всё есть. Желаю вам всего хорошего. Крепко целую тебя и детей. Привет семье Степановых. Будь спокойна и мужественна. Твой Ваня.

...

4 января 1942 г., г. Геленджик Добрый день, Поля! От тебя писем я очень давно не получал, кроме одной открыточки, написанной 5 декабря и притом с очень странным адресом: «г. Геленджик Азово-Черноморского края, к-ну Грязных И. П.». Во-первых, Геленджик не Азово-Черноморского края, а Краснодарского края, а во-вторых, как в городе Геленджике почта должна искать какого-то капитана Грязных? И всё-таки каким-то чудом я её получил, а все твои остальные письма с правильным адресом находятся где-то в дороге. И я их продолжаю ожидать, потому что до настоящего времени я не знаю, как ты живешь, с деньгами ли, получала ли ты деньги, которые я тебе послал (10 октября из Севастополя 1000 руб., из Москвы 500 руб. и из Поти16 1600 руб.). Потом я тебе послал доверенность на получение зарплаты по моему аттестату за месяцы сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь. Получаешь ли ты мою зарплату по моей доверенности? В открытке об этом также ничего не написано. Писем я вообще ни одного не получаю, потому что Коле писал из Севастополя, а он нового моего адреса не знает. А остальным родным вообще никому не писал. Относительно Бориса Степанова в Батайск17 писал, но ответа никакого не получил. Тебе продолжаю писать более или менее часто. Посылал очень много и телеграмм, но получаешь ли ты их, так и не знаю, потому что ответа от тебя получить не могу. А в полученной открытке об этом также нет ни одного слова. У Назарова жена в настоящее время в Ленинграде, и он также писем никаких от неё не получает больше 3-х месяцев. Когда я уезжал из Ораниенбаума, и ты меня провожала, я думал, что дней через 4–5 я снова увижу всех вас. А на самом деле это оказалось, как видишь, уже больше шести месяцев. И, вероятно, эта разлука ещё продолжится немало времени. Но всё это, Поля, ничего. Самое главное, чтобы вы были все живы и здоровы. Если будете все живы и здоровы, тогда, хотя и через долгое время, но всё-таки встретимся. Обо мне не беспокойся. Я жив и здоров. Живу в материальном отношении обеспеченно, как и вся наша Красная Армия. Ну, вот пока и всё, Поля, пиши письма. Может быть, всё-таки я их получу. Крепко целую тебя и детей: Вову, Васю и Валечку. Привет Анне и бабушке, а также семье Степановых. Здесь также стоят очень большие холода. Ваня.

...

6 января 1942 г. г. Геледжик Добрый день, Поля! Как вы тут поживаете? Как у вас дела? Я же живу и скучаю по-старому. В отношении отпуска я писал уже тебе, что вопрос решен отрицательно. Очень жаль пропадающего зря времени, но ничего поделать нельзя. Каждый день хожу на самолет, ищу себе работу, чтобы чем-нибудь занять время. А потом уже после обеда или вечером сижу в общежитии и читаю, пишу письма и занимаюсь самообслуживанием. Ты, может быть, задашься вопросом, мол, что это у тебя за война такая, что ты не знаешь, куда девать свободное время. Оказывается, и на войне можно оказаться в таком положении, когда будешь тяготиться от ничегонеделания. Вот за это пустое время я и хотел съездить к вам, но ничего не получилось. Даже и в дом отдыха, в который сначала обещали послать, и в тот также оказалось послать нельзя. Ну и пускай. В отношении дома-то отдыха я ничего и не терял, потому что и в условиях казарменных я живу всё равно, как на отдыхе, потому что и так делать нечего. Немецким языком заниматься продолжаю. Тут ещё некоторые товарищи тоже занимаются, но всё это проходит кустарно, сами по себе, самостоятельно. И от этого, конечно, очень мало пользы, хотя условия для работы кружков по изучению иностранных языков самые благоприятные. Но каждый здесь думает, что, мол, для чего это, кому это нужно, когда может быть через неделю или меньше меня здесь не будет, будешь где-то снова под огнём противника, и вполне возможно, что меня и в живых не будет. Ясно, что эта точка зрения неверна, но её почти все, иногда подсознательно, придерживаются во всей повседневной жизни. Ну, пока, всего хорошего. Пишу письмо утром. Сейчас иду на аэродром. Крепко целую вас всех. Ваня.

...

9 января 1942 г., г. Геледжик Здравствуй, Поля! Пишу тебе время от времени с надеждой, что ты всё-таки получаешь мои письма, хотя от тебя я не получаю ничего вот уже очень много времени. Для меня это немного кажется непонятным, потому что здесь из Москвы ребята получают письма от своих родных более или менее регулярно, а из Кирова до Москвы очень небольшое расстояние. И, к тому же, сообщение на этом участке хорошее. Жду твои письма каждый день. Но день идёт за днём, а писем всё нет и нет. Но ничего, когда-нибудь получу, только надо ещё подождать, вот и всё. Сейчас у меня много свободного времени, потому что погоды стоят очень плохие, и приходится подолгу отсиживаться на земле. В свободное время много читаю, немецким языком тоже занимаюсь, но он очень надоедает, потому что заниматься приходится одному. Изредка играю в шахматы. Изредка потому, что шахматы одни, а желающих играть много. Ну, а иногда просто приходится лежать на постели, когда надоест читать. К тому же и библиотека очень бедная, книг мало. И поэтому то, чего хотел бы взять читать, совершенно нет. Кино бывает раз или два в шестидневку, но картины идут старые и неинтересные. Так что в кино хожу очень редко. И артисты же почти совсем не бывают. И поэтому вечерами приходится рано ложиться спать, так как времени свободного для всего хватает в дневное время. В баню хожу регулярно, белье ещё есть. Вот так и живу. Ну, пока, всего хорошего. Привет всем. Жду твои письма. Крепко целую тебя, Вову, Васю и Валечку. Ваня.

...

18 февраля 1942 г., Черноморский флот Добрый день, Поля! Пишу тебе, только что сойдя с железной дороги. Ночь не спал, потом после этого ещё ехал на автобусе 40 км. И в результате очень сильно устал, но решил сначала написать тебе обо всём, а потом уже идти отдыхать. Дело в том, Поля, что 13 или 14 февраля я писал тебе в письме, что мне не разрешили ехать к вам. И вот через несколько часов после этого мне сообщили, что, если уж я настаиваю на поездке в Киров, то могу ехать, но нужно уложиться в 15 суток. И вот я в несколько часов оформил документы и выехал к вам в надежде, что всё-таки успею за эти 15 суток съездить к вам. Проездил, как видишь, четверо суток, но убедился, что я смогу добраться до вас не меньше, чем в 9 суток. И вот, можешь себе представить, мне пришлось вернуться с дороги обратно.
Завтра вылетаю самолетом в Поти. Приходится нашу встречу отложить до следующего раза. Не расстраивайся из-за этого и не сердись на меня, потому что иначе ничего я не мог сделать. Сейчас получил твои три письма. Справился в Геленджике на почте в отношении писем до востребования. Но говорят, что отправили обратно. Адрес: Черноморский флот. ВМПС № 1131. П/ящ. № 331. Ваня

...

18 февраля 1942 г., Черноморский флот Здравствуй, Поля! В отношении денег: получай эти 1200 руб., а что если будет оставаться у меня, я, ясно, буду посылать тебе из тех денег, что я здесь получаю (270 руб.). Добавляю, Поля, относительно моей поездки, точнее попытки проехать к вам. Это расстояние до Москвы я мог покрыть только в 7 суток, потом от Москвы до Кирова 2–3 суток. И вот получается на обратный путь уже времени не хватает. Вот почему мне с болью в душе пришлось возвратиться с дороги и отказаться от отпуска. Дать же мне больше 15-и суток отпуска, сама, Поля, понимаешь относительно обстановки [не могли]. И здесь никого винить нельзя. И эту поездку я предпринимал целиком под свою ответственность. Тебе же не телеграфировал только потому, чтобы зря не беспокоить вас, так как я предвидел, да и все мне говорили, что попытка всё равно не даст результата. Кроме меня, вернулись с дороги ещё два человека, хотя им ехать было ближе, чем мне. Крепко целую тебя, Вову, Васю и Валечку. Адрес: Черноморский флот. ВМПС № 1131. П/ящ. № 331. Ваня.

...

30 мая 1942 г., Черноморский флот Добрый день, Поля! Ну вот, не получал, не получал, а потом сразу: вчера получил одно письмо, сегодня—второе; начал получать каждый день. Это уже, конечно, перевыполнение всех норм. Ясно, от такого перевыполнения с твоей стороны я не отказался бы и вперед. Но, ничего, я сильно уж не обижусь, если буду получать твои письма через день. Это тоже будет для меня неплохо.
Пишу тебе, Поля, а у самого глаза слипаются от усталости — устал после полёта. Летали бомбить немцев. Могу похвалиться, что в течение почти 10 минут вели бой одним самолетом с немецкими зенитками, до 20 штук зениток, столько же пулеметов и 5 прожекторов. Бой был не маленький. Целый немецкий гарнизон с противовоздушной обороной и прожекторами, артиллерией и пулемётами отражал атаки… одного нашего самолёта в течение 10–11 минут. В общем всё небо было в разрывах зенитных снарядов и трассирующих пуль, но всё дело в том, что они нас не видят (видели только очень короткое время—минута или две), нам же сверху было очень хорошо через лёгкую пленку облаков видны места установок зен.[итной] артиллерии и пулемётов по вспышкам выстрелов. В общем такие бои бывают не так уж часто, и если они бывают, то о таких боях говорят, как о смелых и значительных. Вот тебе небольшой пустяк моей боевой работы за последний полёт. Ну пока хватит. Повторяю, что очень устал. Всего хорошего. Ну пока, Поля, всего хорошего. Крепко целую всех. Ваня
...
12 июня 1942 г., Черноморский флот Добрый день, Поля! Сейчас надо идти на обед, но прежде чем идти в столовую, вырываю несколько времени для того, чтобы ответить тебе на два письма, которые получил. И вырываю на самом деле, потому что только что поспал немного после полёта, сейчас покушаю и снова надо готовить самолёт к очередному полёту. Я тебе писал раньше, что страдаю от безделья—это безделье уже давно кончилось, сейчас только успевай сам разворачиваться и работай: полётов делаю много, иногда, конечно, и устаешь, но это сущие пустяки, да и на том* ты сама знаешь, что я вообще могу выдерживать большие нагрузки и даже перегрузки. Ну, а насчёт перегрузок пока ещё, по-моему, не дошло — могу работать и летать ещё больше. Лишь бы немцам был нанесён как можно больший урон. Ты, Поля, расстроилась из-за той фразы, что вспоминаю о вас как о чем-то далёком-далёком. Не в том, Поля, отношении далёком, что вы, и ты, и дети, для меня стали какие-то далёкие, а в том, что за время, когда я был вместе с вами в 1941 г., до войны, давно уже прошло; после этого прошло очень много времени, очень много переживаний и личных (разлука с вами) и общественных (война, боевые действия). И поэтому приходится думать, что где-то вы все, и когда снова мы будем вместе. Так что зря ты думаешь, что у меня кто-то есть ближе тебя и ближе детей. Никого ближе вас у меня пока нет, да и не искал. Так что зря не расстраивайся. Ну, пока все. Пиши. Тороплюсь. Ваня.

...

24 июля 1942 г., Черноморский флот Как я и предполагал, так оно и случилось, что письма от тебя стал получать и реже, и с большим запаздыванием, чем раньше. То же самое, наверное, и с моими письмами к тебе. Последнее письмо получил от тебя 22 июля [1942 г.], а писано 2-го июля. Сейчас жду последующие твои письма. Последние несколько дней я по некоторым причинам тебе не писал—было некогда, летал. Сейчас несколько дней летать не буду— не потому, что не хочу или ещё что-нибудь, а потому, что в последнем полёте подбило и наш самолёт (это первый раз за всю войну). На подбитом самолёте прошли больше 400 километров и сели благополучно в 2 км от своего аэродрома—не дотянули. Из экипажа никто не ранен, все живы, а самолёт через несколько дней снова будет в строю. Ты в одном письме беспокоилась, что мой самолёт был не в порядке—«наверное, был подбит»,— тогда это было совсем по другим причинам. В общем можно сказать, что нас подбивают за год войны один раз, так что до следующего раза, чтобы нас подбили, надо не меньше года войны. Назаров был в этом полёте со мной. У него до настоящего времени связь с женой очень плохая. Он посылал ей деньги уже больше 3-х месяцев назад, и до настоящего времени она их не получила, на его письма не отвечает (он не получает от неё ничего), получает ответы только от своих родных… и поэтому очень обижается на свою жену. А в основном пока всё в порядке, жив и здоров, бить продолжаю немцев по-старому— на сколько хватает моих знаний и способностей. Ну, пока, Полюшка, всего хорошего. Целую тебя и также Вову, Васю и Валечку. Привет Наталье Андреевне и всей их семье. Ваня.

Погиб 10 августа 1942 года во время одного из боевых вылетов.